Но прежде, чем поговорить об этом несколько более подробно, остановимся на многосерийном фильме Н. Досталя «Завещание Ленина». Видно, что за этим фильмом стоит труд серьезного прочтения и осмысления жизни и творчества В. Шаламова. Вообще же творчество этого писателя является ключевыми для понимания советской жизни так называемого «лагерного» ее периода. Будь один «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и не будь «Колымских рассказов» Шаламова, наше знание о той эпохе было бы неполным. При чем, личность самого Шаламова, его характер являются далеко не простыми, не однозначными. Большой творческой удачей автора фильма «Завещание Ленина» является то, что этого болевого стержня, этой своего рода загадки личности Шаламова режиссер не пытается миновать, но как раз и строит фильм на попытке рассказать историю жизни писателя-лагерника: с вологодского детства и до кончины в режимном московском доме для престарелых. Перед нами человек сделавший целью своей жизни поведать всю правду о сталинских лагерях — именно внутреннюю правду о зеках и охранниках, правду реалистичную и беспощадную, — и вполне осуществившим эту цель. Правда Шаламова, действительно, беспощадна: лагерный опыт, по мнению автора, является отрицательным для любого человека, он грозит нравственным развращением, этот опыт может убить человека не только физически, но нравственно.
В свидетельстве самого Шаламова, при этом, есть одно «но», которое
парадоксальным образом не обесценивает это свидетельство, а в какой-то степени даже и усиливает. Шаламов осуществляет свою писательскую деятельность с холодным и взвешенным желанием мести по отношению к тем, кто этот лагерный ад, это «завещание Ленина» на земле задумал и осуществлял. Шаламов выступает в роли пристрастного судии, который анализирует и изображает этот лагерный мир, согласно законам и парадигмам самого этого мира, не дистанцируясь от него, но осуждая его именно изнутри. При этом автор «Колымских рассказов» является, если не атеистом, то, скажем, обожженным полярным холодом агностиком. Бог для Шаламова подобен расшалившемуся ребенку, который легко ломает собственные игрушки, или, не задумываясь, помещает их в непригодные для существования условия. Такой игрушкой провидения, с точки зрения Шаламова, оказывается сам человек. Для предрасположенности к такого рода взгляду на мир у Шаламова были определенные причины. Это и его отец-священник, большой либерал по убеждениям, о котором сам Шаламов в своих воспоминаниях, в частности, пишет, что он сам никогда не видел, чтобы отец молился. Впрочем, это отдельная тема. Важно то, что свидетельство Шаламова о лагере реально соотнесено именно с материалистическим гуманизмом. Он судит лагерь и советскую власть не с иных нравственных позиций, он не является здесь, к примеру, в чистом виде христианином, он судит советский мир, согласно нравственным основам, декларируемых и заданных именно этим миром. И для этого мира нет надежды и нет пощады, в нем негде спастись, нет нравственной отдушины, в лагерном мире Шаламова нет возможности катарсиса, преображения. Или, иначе говоря, смерть есть и она всеобъемлюща, тогда как нет воскресения. Как пелось в одной из песен Б. Окуджавы «и в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет». Правда, стоит заметить, что возможность иного мировоззрения, иной основы Шаламов допускает и говорит о том, что единственными, кто в лагере оставался нравственно тверд, были так называемые «религиозники», т.е. прежде всего, христиане различных конфессий. Отдавая им должное, Шаламов сам, в своем свидетельстве о сталинских лагерях остается как будто вне спасительного ковчега Церкви, продолжая сводить счеты с химерической лагерной вселенной, будучи один на один с ней, во мраке своего отчаянного гордого одиночества.
Все вышесказанное вовсе не означает, что тем самым возможно нравственно судить и осудить самого Шаламова, речь идет вовсе не об этом, Бог ему судия, но очевидно, что рассказы самого Шаламова, а также и фильм Н. Досталя, несколько тривиально, но по смыслу точно, названный «Завещание Ленина», выносят всей этой ленинско-сталинской системе окончательный нравственный приговор. Система эта изначально нравственно мертва и легко уродует человека и физически и духовно, перемалывая в жерновах исторических и социальных сдвигов, которые сама же эта система и ее конструкторы, в свое время запустили. Можно отдавать должное величию и могуществу сталинского колосса (а это ныне становится все более модным), но то, что это величие в долгосрочной перспективе оказалось эфемерным, это также вполне очевидно. То, что в идеологической основе советского строя лежит явное богоборчество, пожалуй, не требует дополнительных доказательств, отсюда с точки зрения христианской и не удивительно, что такого рода безбожный молох оказался не столь уж долговечным.
Возвращаясь к фильму Балабанова «Груз 200», заметим, что это тоже своего рода осуществившееся «Завещание Ленина», только уже позднего закатного советского периода. Сюжетной основой фильма, как следует из титров, является вполне реальная история. В провинциальном промышленном городе Ленинске (название, надо думать, не случайное!) действует маньяк, который, одновременно, является начальником городского отделения милиции. Милицейские погоны позволяют этому персонажу до определенного момента осуществлять свою деятельность совершенно безнаказанно и в каких-то фантастическо-извращенных формах. Фоном всему происходящему изуверству служит провинциально-промышленный пейзаж, личины членов черненковского политбюро в телевизоре, а так же, что ни маловажно, музыкальные хиты того времени, типа — «В краю магнолий» или «На маленьком плоту». Все это создает вполне узнаваемый колорит предперестроечных времен, который при взгляде на то что творит «ленинский» маньяк в погонах начинает отдавать явным сюрреализмом, чем-то из области изобразительных рядов Иеронима Босха или хотя бы Сальвадора Дали. Однако похождениями этого позднего советского маньяка этот фильм не ограничивается. Косвенным образом, как будто случайно из-за поломки автомобиля в историю с маньяком оказывается замешен преподаватель атеизма из Ленинграда. По ходу фильма с ним вступает в диспут о Боге весьма колоритный персонаж (роль принадлежит актеру Серебрякову), которого позже ошибочно приговаривают к расстрелу за одно из преступлений совершенных все тем же милиционером-изувером. В споре на тему о существовании Бога профессиональный атеист выглядит явно бледно. Однако в финале фильма последнее слово остается все-таки за ним. Став невольным свидетелем происходящих беззаконий и не нашедший в себе мужества хоть как-то противостоять (что в конце-концов служит осуждению и расстрелу невиновного), недавний атеист, по возвращении в Ленинград, приходит в храм и просит совершить над ним обряд крещения. Очевидно, что здесь режиссер констатирует полное мировоззренческое поражение атеизма как такового. Столкнувшись с жутковатыми химерами советской жизни, порожденными идиотизмом безбожного существования, атеизму совершенно нечего противопоставить разверзшейся нравственной пропасти, кроме жалкого набора марксистско-ленинского цитатника да вульгарной пьянки.
Ленинские принципы жизни, таким образом, берут начала в безумных попытках построения социального рая на земле, для чего требуются миллионные жертвы, и заканчиваются нравственным тупиком так называемого «развитого социализма», где на экранах телевизоров верховная власть глубоко пенсионного возраста еще произносит какие-то речи, а в закоулках провинциальных городов выжившие из ума представители местной власти погружаются уже в какие-то совершенно инфернальные бездны. Что, кстати, еще роднит фильм «Груз 200» с фильмом «Завещанием Ленина», так это ощущение тупика, безысходности. То, что называется катарсисом, в этой системе координат невозможно, не осуществимо, даже не смотря на то, что один из персонажей в конце фильма бежит принимать крещение в храм. Можно сказать, что, если у Пушкина мы находим безумный пир во время чумы, то мир «Груза 200» это безумная дискотека уже после чумы.
Несомненно, что подобного рода изображения советской действительности являются более чем мрачными, говорят о некой болезненности сознания и вообще рождают некую тенденцию чрезвычайно критического взгляда на все советское. Самая эта тенденция, в свою очередь, неизбежно вступает в полемику, в противоречия с другой тенденцией, которая, напротив, стремится видеть в былом советском могуществе положительные начала. Естественно, что определенная ностальгия по советскому прошлому среди части старшего поколения имеет свои причины, однако осмелюсь полагать, что речь идет все-таки о разных вещах. Реальная жизнь, как правило, сложнее различных, в том числе и идеологических схем, реальная жизнь осуществляется прежде всего в реальных людях, и советский человек, особенно в первые послереволюционные десятилетия это, прежде всего, русский человек, человек, воспитанный тысячелетней культурой православия, с колоссальным запасом прочности и великой жертвенностью, с большим терпением. И все успехи, все могущество былой советской империи имеет смысл объяснять именно этими качествами и жертвами русского человека, а вовсе не выдающимися человеческими или полководческими достоинствами того же товарища Сталина с его приспешниками, равно и безбожная марксистско-ленинская идеология здесь также не при чем. Плоды этого безбожия очевидны. Хрестоматийной установкой этой идеологии являлась идея о том, что для построения коммунизма необходимо построение его материальной базы и воспитание нового человека. Материальная база в то время кое-какая была. Танков и тракторов хватало. Однако та былая система воспитала такого человека, который с перестройкой и демократизацией так активно включился в передел все той же материальной базы, что вместо коммунизма почему-то произошел откат к дикому капитализму. Впрочем, все это тоже общеизвестно. Все тот же воспитанный коммунистической идеологией «новый» человек оказывается весьма хищнически и корыстолюбиво настроен, так что даже и получает в народе парадоксальное именование «нового русского». Вероятно, что на уровне уже не материальном, а человеческом, духовном этот тип человека и есть главный итог кровавого коммунистического эксперимента. Сюжет фильм «Груз 200» не слуайно разворачивается именно в середине 1984 года, в преддверии дел перестроечных. Безусловно, что краски в этом фильме, что называется, сгущены, но та крайняя болезненность сознания, которая присутствует в этом фильме, как мы уже заметили, есть смертельная и тяжелая болезнь именно атеистического миропонимания, и если быть до конца честными, то, очевидно, что ни к чему другому явное безбожие и не может привести, ведь сам Господь в Евангелии говорит: «Без Меня не можете делать ничего» (Иоан. 15:5), а еще в ветхозаветной «Псалтыри» царь Давид изрек: «сказал безумец в сердце своем: «нет Бога». Развратились они и совершили гнусные преступления; нет делающего добро» (Пс.52:2).
В заключение повторю, что возможность развала и распада советской системы оказалась предопределена нравственной ущербностью самой системы. Поэтому наивно всерьез полагать, будто СССР развалился или случайно, путем сговора нескольких правящих лиц, или только благодаря подрывной деятельности западного империализма, а коммунистическая идеология могла бы рождать одних только Павлов Корчагиных, не имея на другом полюсе своих же трудно уловимых Чекатило. Собственно, и политическим развалом Союза занимались так называемые «прорабы перестройки», которые по своему происхождению, статусу и мировоззрению были неотъемлемой частью самой советской системы. Здесь необходимо упомянуть, что для идеологического оправдания развала была запущена компания по превозношению западного образа жизни и очернению, как советского, так и вообще исторического, в том числе и православного прошлого. Что, конечно, рождает противодействие, которое прежде всего выражается в попытках представить былое советское прошлое в более приятном свете. Понятно и то, что очернение нашего прошлого до сей поры в чести и у современных либералов, им, конечно, на руку все, что только можно представлять в черном свете, они и стараются внедрить в сознание современного человека ощущение заведомой порочности собственного исторического прошлого. Очевидно, что данная остановка разрушительна, да и, по сути, лжива. Однако противопоставлять этой тенденции сказки об оклеветанном мудром Сталине, добром дедушке Ленине и вообще счастливом энтузиазме советского человека, исполненного сознанием, что он живет в стране, «где так вольно дышит » – тоже вряд ли разумно, поскольку эта ложь не многим лучше той версии, что все было плохо и только плохо. По сути, и то и другое есть именно идеологические установки, использующиеся с целью манипуляции сознанием. Истина же заключается в ином. С советским периодом история православной России не закончилась, ее история вступила в новый и наиболее трагичный ее период, который даровал вселенскому православию сотни тысяч новомучеников и исповедников Российских. Они и являются цветом нации и солью истории России, в том числе и советского периода. Каких монстров породила сама по себе в узком смысле безбожная идеология вполне показано в таких фильмах, как «Завещание Ленина» и «Груз 200». И еще повторюсь, что главные герои этих произведений в той или иной степени также связаны с самой системой. Герой Шаламова мировоззренчески не является христианином, он, скорее, гуманист-материалист и в молодости связан с троцкистами. Персонаж-маньяк «Груза 200» является представителем властных структур и в фильме его жертвой оказывается юная дочь местного секретаря райкома. Вероятно, и это не случайно. Быть может, автор и хотел этим подчеркнуть, что система начинает пожирать сама себя, попутно еще продолжая уничтожать тех, кто хоть, как-то пытается ей противостоять, как это и происходит с персонажем в исполнении Серебрякова. Да, оба фильма показывают жутковатую правду и, каждый в своем роде, имеют шокирующее воздействие. Да, это вовсе не вся правда о жизни того времени. Эта правда — больная, извращенная, связанная с адскими инфернальными безднами человеческого падения. Теми безднами и теми падениями, о которых знать всякому человеку вовсе не обязательно, порой даже и не полезно, но которые неизбежно настигают человечество, если оно начинает жить той или иной безбожной идеологией. Эти бездны и эти падения в избытке скрывает в себе история Советского периода, и как ее не приукрашай, они будут заявлять о себе своего рода бездушным звериным оскалом, как, к примеру, и происходит в современных фильмах, о которых выше и была речь.

Это, конечно, частный случай, но он демонстрирует проявление мстительности в культуре, которую при этом пытаются подкрепить ссылками на имя Божие, заручиться высшим оправданием. А допустима ли вообще мстительность с христианской точки зрения?

«Мне отмщение и Аз воздам»,— сказано в Священном Писании. Христос и Евангелие, безусловно, не мстительны. Великая русская литература также не мстительна в своих основных мотивах. Представьте себе воспевающего месть Пушкина или мстительного Достоевского. А как же тогда: «И милость к падшим призывал»? Современная же массовая культура часто таит в себе идею мести. Современная демократия — мстительна. Юриспруденция — также. Многие сюжеты Голливуда — сплошная месть. Многое в мировой и нашей внутренней политике также основано на мести. В конце концов, получивший ныне распространение мировой терроризм разве не дышит идей мести, адресованной новому мировому порядку?

Но вернемся к великой русской художественной литературе. Сюжеты, связанные с местью как таковой, здесь не в чести, немного найдется произведений, схожих с «Графом Монте-Кристо» А. Дюма. Для русского человека романтизация мести не характерна в отличие от западного сознания, чье мироощущение, несомненно, было питаемо римским правом — оказавшим, кстати, немалое влияние и на католическое богословие. Идея справедливого воздаяния оказывается здесь определяющей. (Показательно в этой связи, что в большинстве западноевропейских стран ремесло палача не считалось предосудительным. Другое дело в России: у нас никогда профессия заплечных дел мастера не воспринималась как нормальная. Напротив, палач всегда оказывался изгоем, в большинстве случаев вербовался из числа осужденных по уголовным статьям, и зачастую найти действительно квалифицированного палача было трудно. Так, печально знаменитый эксцесс в исполнении смертной казни над декабристами объясняется низкой квалификацией или неопытностью палачей. Это значит, что в предшествующий декабристской смуте период в России успели отвыкнуть от публичных казней.)

Итак, русской культуре, и литературе в частности, месть как положительная основа сюжета долгое время была не свойственна. Конечно, мотивы мести имеют место и у Пушкина, и у Гоголя, и у Лескова. Но она ни в коем случае не является положительной основой литературного произведения — напротив, носители этого побудительного мотива с нравственной точки зрения оцениваются отрицательно.

Вероятно, наиболее ярким воплощением этого мотива, при достаточно положительном отношении к идее мести самого автора, является знаменитый роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», до сей поры вызывающий множество споров и толкований. Идея осуществления мести, или некоего справедливого воздаяния, присутствует в романе с самого начала — с отрезанной головы Берлиоза. Главной же карающей силой, воплощением справедливой мстительности выступает Воланд со своими подручными. Всем, кто оказался виновником злоключений Мастера и его возлюбленной Маргариты, как это говорится в наше время, мало не показалось — именно при содействии нечистой силы. Как, впрочем, и разной крупной и мелкой советской сошке, вольно или невольно вставшей на пути не в меру расшалившейся демонической компании.

Не исключено, что явные мотивы мести питались личными обстоятельствами автора. Далеко не секрет, что Булгакову пришлось много претерпеть от собратьев по перу, от советской литературной критики и конкретно от литературных чиновников, стоявших у руля. Однако со второй половины тридцатых годов кое-что изменилось: многие оппоненты Булгакова сами угодили под набравший скорость каток репрессий, и, что греха таить, Михаил Афанасьевич с супругой восприняли этот поворот с некоторой радостью и удовлетворением — именно как справедливое воздаяние своим недругам и оппонентам. Все образы, связанные с писательским сообществом, похождениями Маргариты в качестве ведьмы и т. д., пронизаны острой сатирой и торжествующей мстительностью. Мало того, в образе главного мстителя Воланда, как это ни тривиально, без труда можно усмотреть черты самого Сталина, и это предположение вполне реалистично. Общеизвестно, что Булгаков имел опыт общения с тираном и даже написал пьесу «Батум» о его революционной юности, а также что под неким магическим впечатлением от личности Сталина находились многие представители творческой интеллигенции — даже и те, кто в принципе не был сторонником советской власти. Возможно, многим поклонникам романа мое предположение покажется оскорбительным, но, повторю, оно имеет реальные основания.

Давно подмечено, что наибольшим литературным блеском и выразительностью обладает именно московская линия романа, тогда как сюжетная линия, связанная с Иешуа Га-Ноцри, схематична и выглядит бледнее. Нравственная сторона этой линии романа и нравственный облик судимого Пилатом проповедника более вторичны и менее убедительны по сравнению с той феерической буффонадой, которую устраивает Воланд с компанией. Что и говорить, месть — одна из сильнейших страстей, и, как мы видим, именно это чувство могло вдохновить автора на создание его шедевра. Таким образом М. А. Булгаков воздавал по заслугам современной ему действительности, призывая для этого на помощь нечистую силу и наделяя главу этой силы определенными реалистическими чертами, которые было с кого писать.

Одна из главнейших проблем романа — бытийное, иерархическое соотношение Воланда с псевдохристом Иешуа. Воланд выглядит убедительней, обаятельней, могущественней, хотя в какой-то степени и вынужден делать оглядку на Иешуа. Есть разные версии и толкования подобного несоответствия. Одна из них та, что линия Га-Ноцри в романе — это осознанное изображение автором некоего евангелия от сатаны, или интерпретация атеистического взгляда на евангельскую историю, или — еще одно возможное понимание — попытка показать, что даже при атеистическом богоборческом взгляде на историю Христос все равно оказывается историческим лицом. Все эти версии по-своему логичны и имеют право на существование.

Однако стоит заметить, что это версии — для интеллектуалов и на поверхности не лежат, это своего рода зашифрованные смыслы. На поверхности же бушуют элементарные страсти, определяющая из которых — месть. Естественно, что для реализации этой идеи Воланд подходит гораздо больше, чем немощный, исповедующий нечто вроде толстовства Иешуа и уж тем более чем Сам реальный Христос. Здесь мы возвращаемся к тому, с чего начали. Истинная евангельская нравственность не мстительна. Истинный Христос не мстителен. Не потому, что немощен, а потому, что Сила и Правда Божия несоизмеримо выше человеческой силы и человеческой правды. Как заметил один из современных православных миссионеров, то, что после Своего Воскресения Христос является только верующим, только любящим Его, и есть прямое свидетельство о Божественности Христа. Воскресни на Его месте обычный человек, он первым делом отправился бы к Каиафе, Ироду и Понтию Пилату засвидетельствовать свою победу. Но логика действий Бога в истории выше любой человеческой мудрости и тем более выше элементарной человеческой мстительности или представлений о справедливости — это логика высшей Божественной любви.

Настоящая христианская культура, настоящий гуманизм (а не то, что является гуманизмом материалистическим) питается именно этим неизреченным светом любви Христовой. Когда этот свет в культуре иссякает, она перестает быть христианской. Тот же роман Булгакова «Мастер и Маргарита» при всех его достоинствах и недостатках, быть может, потому и оказывается таким спорным, что в своей внутренней нравственной определенности лежит на грани или почти за гранью христианской культуры.

Впрочем, мотивы мести вообще свойственны современной культуре и духу времени. Если же кто-то из современных деятелей культуры вдруг умудряется искренне и целомудренно преодолеть этот дух и обратиться к настоящей христианской нравственности, являются такие выбивающиеся из общего ряда, сильные образцы, как, к примеру, фильм «Остров» Павла Лунгина.

Еще заметим, что художественная культура гораздо более изощренна и скора в изображении зла, в то время как образы положительные, примеры подлинного добра — да при этом не ходульные — удаются гораздо реже. И это, конечно же, не случайно. Истинное добро вообще дается человеку с бльшим трудом, прежде всего — через покаяние и внутреннее преодоление греха, в то время как для пребывания во зле или для изображения его требуется только своего рода развитие естественных и в то же время пораженных грехом сил человека.

Мстительность, ненависть — та же страсть, отдаваясь которой человек отдается некоему духу, бурному и неуправляемому течению, следовать которому гораздо проще, чем ему противостоять. Здесь истинное христианство как раз не бессильно, а, напротив, обладает несравненно большей внутренней силой, нежели естественная нравственность, естественные представления о добре и зле. Умение подставить другую щеку, когда тебе уже нанесли удар, на самом деле требует большего мужества, ведь дать сдачи гораздо более естественно для падшей человеческой природы. Как и идея «сопротивления злу силой», сформулированная Иваном Ильиным как антитеза толстовству, требует не слепого использования силы против всякого зла, но серьезной внутренней мобилизации, для того чтобы применение этой силы было осмысленным и ответственным.

Христианство своей закваской на целых два тысячелетия изменило внутренний строй европейской цивилизации, однако если ныне для человека и современной культуры соль христианства потеряла силу, то тем хуже для этой цивилизации и культуры, потому что таким образом она делает свой выбор между светом и тьмой, между созиданием и разрушением, между жизнью и смертью.

Не так давно, в прямом эфире одной светской радиостанции эти две точки зрения столкнулись с особенной силой в лице известного современного писателя, который явился апологетом Сталина, а также и в лице не менее известного политика, который с либеральных позиций всячески Сталина обличал. Дискуссия была достаточно любопытной, благодаря накалу страстей, хотя в содержательном плане ничего нового из себя не являла, за исключением одной любопытной частности. С точки зрения писателя-поклонника Сталин, оказывается, в тайне был вполне православным и вообще в современной православной Церкви есть сторонники его канонизации. Его оппонент, столь яростно всю передачу сопротивлявшийся какому бы то ни было обелению образа вождя всех времен и народов, неожиданного с этим тезисом согласился, что, мол, да такого рода идея в современной Церкви присутствует. В результате у не искушенного слушателя могло создаться ощущение, что и впрямь Православная Церковь готова не сегодня завтра Иосифа Джугашвили канонизировать. Не понятно только, добавим мы, по какому чину — не то как святого мученика, от Берии отравой изведенного, не то как благоверного царя всей своей жизнью и деятельностью стремящегося воплотить в жизнь евангельскую правду. То, насколько последнее звучит анекдотично, уже показывает, что данное утверждение есть своего рода клевета на современное церковное сознание и если даже внутри церковной ограды и можно найти кого-либо, исповедующего подобную чушь, то это будут представители крайне маргинальных и периферийных течений, никакого отношения к здоровому православному сознанию на самом деле не имеющих.

Но что можно сказать по существу если не всей этой дискуссии, то по крайней мере ее якобы «православной» составляющей? Прежде всего заметим, что «тайное православие» Сталина основывают исключительно на том повороте политики партии и советского правительства по отношению к Церкви, который произошел в 1943 году и позволил открыть ряд храмов, пару монастырей, семинарию и соборно утвердить за митрополитом Сергием Страгородским патриаршие полномочия. При чем, по всему, поворот этот со стороны Советской власти имел конъектурный характер в связи с народным патриотическим подъемом, а не в связи с личным покаянием товарища Сталина и уж, тем более, не в связи с изменением советской идеологии с атеистической на христианскую. Заметим также, что произошло это уже в 1943 году, а вовсе не в 41-м, когда, казалось бы, и надо было бы, спасая собственную шкуру, скорее кается пред Богом. Однако никаких свидетельств молитвенного или покаянного обращения к Сталина к Богу почему-то не сохранилось. Излишне говорить о том, что истинное покаяние или обращение тирана такого масштаба должно было бы иметь куда более серьезные следствия, чем временные повороты во внутренней политике. Какова же была изначальная политика Сталина по отношению к Церкви можно заключить из так называемых предвоенных безбожных пятилеток, когда в сороковом году на свободе оставалось всего четыре правящих епископа и на территории России — менее сотни действующих храмов. То есть, фактически, речь шла о полном уничтожении Церкви, чему, как видно, помешал Сам Бог через попущенную Великую Отечественную войну. Так что реальное фактическое православие Сталина можно свести разве что к дореволюционной семинарии, из которой он и был исключен за увлечение революционной деятельностью. Что касается бытующих сказаний о чудесных видениях митрополита ливанских гор и его обращении к советскому правительству, то в последнее время на эту тему было опубликован ряд материалов, вполне убедительно показывающих недостоверный характер этих апокрифов. Так что сторонники канонизации Сталина основываются на каких-то уж совсем фантастических допущениях. С таким же успехом можно предлагать канонизировать Царя Ирода под предлогом его тайного и хорошо скрываемого благочестия.

Что касается общей тематики дискуссии, то со своей стороны мы можем заметить, что все познается по плодам. «Без меня ничего не сотворите», — говорит Господь. Все много миллионные жертвы, которые так легко приносили безбожные правители Советской империи, все равно ни к чему доброму не привели, ведь после того как скрепы внутреннего террора и провоцируемого им страха постепенно ослабли, созданная Сталиным государственная система просто-напросто рухнула. А воспитанный без Бога так называемый новый русский человек оказался столь охоч до стяжания материальных ценностей, от чего перед ним не устояла и сама имперская конструкция. Но это также отдельная и в принципе общеизвестная тема. В заключении заметим, что столь явное стремление обелить и возвысить Иосифа Джугашвили есть стремление к переписыванию собственной истории, что является одним из приемов манипуляции сознанием. Кто читал известную антиутопию Дж. Оруэлла «1984» может вспомнить, что главный герой этого романа трудится в так называемом Министерстве Правды, где ежедневно занимается тем, что перелицовывает фактическую информацию в тех или иных печатных изданиях прошлого, подгоняя ее под те идеи, которые в этот день угодны Большому Брату. Таким образом, стремлению переделать прошлое есть один из признаков тоталитаризма настоящего. Сторонникам же идеи того, что Сталин был носителем некой высшей государственной целесообразности, стоит внимательно почитать расстрельные списки того же Бутовского полигона. Там можно найти представителей всех классов и сословий — епископов, священников, монахов, мирян, простых крестьян и рабочих — все они были помехой товарищу Сталину — что в осуществлении великого коммунистического эксперимента, что в укреплении личной власти. А что касается идеи канонизации, то, как это говорится, «за царя Ирода Богородица молиться не велит».

Священник Андрей Спиридонов.

-Я мог бы высказать несколько положений. Разбирать его все в целом просто невозможно, поскольку высказан целый ряд идей и разбор каждой из них потребовал, конечно, довольно большого времени. Поэтому мне хочется высказаться лишь в отношении некоторых моментов, которые особенно обращают на себя внимание. У меня впечатление такое, что это обращение не выдержано ни с канонической точки зрения, ни с духовно-нравственной. Я очень мягко сказал, на самом деле, оно погрешительно. И в том, и в другом случае. Что именно я подразумеваю. Первое, на что особенно обращается внимание, это сам характер обращения. Приводятся в преамбуле очень хорошие слова из Евангелия от Матфея о том, если согрешил против тебя брат, то пойди и обличи его между тобою и им одним и так далее. Нигде дальше ни слова не сказано о том, что владыка Диомид говорил со Святейшим Патриархом, говорил ли он с членами Синода. Он же был членом архиерейских соборов. Нигде даже не сказано, выступал ли он на соборах. Наверняка он имел возможность высказать все эти свои претензии. И вдруг сразу вместо того, чтобы «обличить между тобою и им одним» выступление. Да не простое, ни обращение к Синоду, ни обращение к святейшему патриарху, а обращение ко всем архипастырям, пастырям, клирикам, монашествующим и так далее. Он взял на себя слишком высокую миссию, та, на которую имеет право только Святейший Патриарх и Священный Синод. Вот эта сторона прежде всего сразу вызывает соответствующее отношение. Какого же духовно-нравственное состояние человека, который способен пойти на такой поступок? А затем само название обращения. Опять-таки все в том же ключе. Пора пресечь беззаконие. Разве христианские отношение между верующими, тем более между архипастырями, не требуют братства. Именно братства, серьезных дружеских обсуждений на почве церковного учения. Здесь же сразу, с ходу: «пора пресечь беззаконие». Уже разоблачение. Это вызывает просто полное недоумение. Может ли вообще христианин такое делать? Вот это, пожалуй, наиболее общие и серьезные недоумения, которые вызывает данное обращение. Но затем посмотрите на саму проблематику, какие претензии выдвигаются в этом обращении. Еретическое учение экуменизма, духовное соглашательство с богоборческой властью. Вместо обличения антинародной политики существующей власти вы слышите обличения в антинародной политике Церкви. Я не буду перечислять. Эти проблемы совсем непростые, это раз. Во-вторых, далеко на самом деле все совсем не так, как это предлагается в данном обращении. Это вопросы серьезнейшие. Здесь же констатируется без какого-либо обоснования, без каких-либо доказательств какое-то обличение глядя сверху вниз. Достойно ли это того человека, кто это пишет. Далее. Владыка Диомид говорит, что он не ожидал, что это обращение будет опубликовано помимо его воли. Если это так, если он не согласен с этим, он бы мог аннулировать обращение и сказать, что никакой причастности к нему не имеет. Однако этого опять не произошло.

Действительно владыка Диомид затрагивает проблемы, которые они ну что ли, на слуху, некоторые из низ действительно являются проблемами. Другие же это надуманные вещи, которые не имеют под собой никаких церковных оснований, ни нравоучительных, ни вероучительных. В частности, об ИНН, по которому уже было обращение и Священного Синода, и были проведены целые конференции. Если уже с чем-то не согласны, то пожалуйста, дайте свой анализ и свое обоснование. Мы же этого ничего не находим. Так вот, обращено все внимание на внешние для Церкви проблемы. И тут и демократия, и власть, и экуменизм, и так далее. И саммит церковный. И нигде ни слова, никакого обращения нет к проблемам внутренней церковной, духовной жизни.

Недавно Святейший Патриарх в своем обращении говорил: пора нам кончать с внешним строительством Церкви и начинать строительство внутреннее, духовное. Вот действительно проблема. Вот действительно, что является главнейшим. В этом обращении ее нет. То есть, впечатление такое, что писали это обращение люди церковно-политиканствующие, а не люди, которых беспокоит духовно-нравственное становление церковной жизни в настоящее время. Обращение к тому же носит какой-то, ну я бы сказал малограмотный, даже синтаксически неграмотный характер. Все это написано на каком-то полудетском, на школьном уровне. Так ведь все-таки не делают. Тем более при таком масштабе аудитории, к которой это обращение направлено. Ну вот, пожалуй, это некоторые, самые общие мои впечатления об этом обращении.

Прокомментировать заявление епископа Диомида мы попросили профессора Московской духовной академии протоиерея Валентина Асмуса.

— Обращение владыки Диомида звучит очень искренно. Но несмотря на это, оно совершенно не убедительно. Потому что оно доказывает недоказуемое. Оно доказывает, что наша церковь погрязла в экуменизме, в гиперэкуменизме, то есть в соглашательстве не только с христианскими неправославными конфессиями, но и с нехристианскими религиями. На самом деле наша церковь давно пережила то увлечение экуменизмом, которое было свойственно, что греха таить, наверное, всем православным церквам, определенное время в десятилетия после второй мировой войны. И в наше время наша Русская православная церковь находится, не побоюсь сказать, впереди борьбы против эксцессов этого непродуманного легкомысленного экуменизма, который и прежде понес ущерб Православию и продолжает его наносить, думаю, именно наша церковь была причиной того, что не состоялось запланированное некоторыми православными поместными церквами унии с монофизитами. Монофизиты — это христиане, наиболее близкие к православным среди всех прочих христианских конфессий. И однако же наша церковь была на страже Православия во всей его строгости. И это воссоединение не состоялось, прежде всего, потому что Русская православная церковь выступила против.

Русская православная церковь выступает против православно-католического экуменизма, против униатизма, который насаждается агрессивно и такими ловкими приемами защищается современным католицизмом. Поэтому мы никак не может сказать, что Русская церковь в наше время погрязла в экуменизме. Зачем же нужно ее обличать в том, в чем она не виновата. К сожалению, здесь напрашивается мысль, что эти обличения (я не знаю, насколько это зависит от желания, от целеполагания самого автора прозвучавшего обращения) могли бы помешать уже почти готовому соединению Русской православной церкви Московского патриархата и Русской зарубежной церкви. Это объединение подготовлено большими духовными и богословскими, административными усилиями обеих частей Русской церкви, и это объединение было бы величайшим благом и для Вселенского православия, и в особенности, конечно, для Русской церкви. И, в частности, потому, что это объединение именно усилило бы критику экуменизма в Русской церкви. Мы знаем, как много внимания этой критике экуменизма уделила Русская зарубежная церковь, и вот теперь в более здоровой обстановке единства со всей полнотой Русской церкви эта критика экуменизма была бы еще гораздо более убедительной. И не только для всех чад Русской церкви, но и для православного мира в целом. Так что ни в коем случае не нужно сейчас мешать объединению Русской православной церкви Московского патриархата с Русской зарубежной церковью. Не будем спрашивать, кому и зачем нужно помешать этому объединению. Будем молиться, чтобы это объединение состоялось, и будем надеяться, что православие преодолеет благодатью Божьей и конечно, также и нашими смиренными человеческими усилиями те разделения, иногда очень серьезные, которые продолжают его терзать. Не будем умножать этих разделений. Будем всячески бороться против всего, что разделяет православных служителей триединого Бога, православных служителей истинны Христовой».
От себя добавлю. Вся эта история оставляет горькое ощущение какого-то нашего бессилия и не застрахованности перед любой смутой, которую так легко посеять. Казалось бы, действительно, только наша Церковь более или менее рассталась с увлечением политикой экуменизма, как Ее начинают вновь изнутри обвинять в том же. Диакон А.Кураев как-то заметил, что в Русской Церкви расколы со стороны либеральной и модернистской мало осуществимы, а вот со стороны якобы патриотической, со стороны ревнителей — вполне. Что и пытаются провоцировать в эти годы враги Церкви. Охотников же помитинговать всегда много найдется. Но неужели энергия наиболее активных современных христиан только и способна уходить на борьбу с собственным священноначалием да с химерами, типа ИНН? Только и всего?